Неточные совпадения
Артемий Филиппович.
То есть не изволите ли вы
спрашивать, как их зовут?
Да если
спросят, отчего не выстроена церковь при богоугодном заведении, на которую назад
тому пять лет была ассигнована сумма,
то не позабыть сказать, что начала строиться, но сгорела.
)Да если приезжий чиновник будет
спрашивать службу: довольны ли? — чтобы говорили: «Всем довольны, ваше благородие»; а который будет недоволен,
то ему после дам такого неудовольствия…
Влас наземь опускается.
«Что так?» —
спросили странники.
— Да отдохну пока!
Теперь не скоро князюшка
Сойдет с коня любимого!
С
тех пор, как слух прошел,
Что воля нам готовится,
У князя речь одна:
Что мужику у барина
До светопреставления
Зажату быть в горсти!..
«Точеные-то столбики
С балкону, что ли, умница?» —
Спросили мужики.
— С балкону!
«То-то высохли!
А ты не дуй! Сгорят они
Скорее, чем карасиков
Изловят на уху...
Тут башмачки козловые
Дед внучке торговал,
Пять раз про цену
спрашивал,
Вертел в руках, оглядывал:
Товар первейший сорт!
«Ну, дядя! два двугривенных
Плати, не
то проваливай!» —
Сказал ему купец.
Съестного сколько вынесет
Утроба —
то и
спрашивай,
А водки можно требовать
В день ровно по ведру.
Правдин. Мой друг! Не
спрашивай о
том, что столько ей прискорбно… Ты узнаешь от меня, какие грубости…
— Не о
том вас
спрашивают, мужняя ли я жена или вдова, а о
том, признаете ли вы меня градоначальницею? — пуще ярилась Ираидка.
— Правда ли, девка Амалька, что ты обманным образом власть похитила и градоначальницей облыжно называть себя изволила и
тем многих людишек в соблазн ввела? —
спрашивала ее Лядоховская.
— Я — твое внутреннее слово! я послана объявить тебе свет Фавора, [Фаво́р — по евангельскому преданию, священная гора.] которого ты ищешь, сам
того не зная! — продолжала между
тем незнакомка, — но не
спрашивай, кто меня послал, потому что я и сама объявить о сем не умею!
Все это обнаруживало нечто таинственное, и хотя никто не
спросил себя, какое кому дело до
того, что градоначальник спит на леднике, а не в обыкновенной спальной, но всякий тревожился.
И действительно, в городе вновь сделалось тихо; глуповцы никаких новых бунтов не предпринимали, а сидели на завалинках и ждали. Когда же проезжие
спрашивали: как дела? —
то отвечали...
На другой день поехали наперерез и, по счастью, встретили по дороге пастуха. Стали его
спрашивать, кто он таков и зачем по пустым местам шатается, и нет ли в
том шатании умысла. Пастух сначала оробел, но потом во всем повинился. Тогда его обыскали и нашли хлеба ломоть небольшой да лоскуток от онуч.
Долго ли, коротко ли они так жили, только в начале 1776 года в
тот самый кабак, где они в свободное время благодушествовали, зашел бригадир. Зашел, выпил косушку,
спросил целовальника, много ли прибавляется пьяниц, но в это самое время увидел Аленку и почувствовал, что язык у него прилип к гортани. Однако при народе объявить о
том посовестился, а вышел на улицу и поманил за собой Аленку.
Ты
спросишь меня, друг: зачем же издавать такие законы, которые и без
того всеми исполняются.
—
То есть что же? Пойти ухаживать за дворовыми девками? —
спросил Левин.
Левин не отвечал. Сказанное ими в разговоре слово о
том, что он действует справедливо только в отрицательном смысле, занимало его. «Неужели только отрицательно можно быть справедливым?»
спрашивал он себя.
Слушая эти голоса, Левин насупившись сидел на кресле в спальне жены и упорно молчал на ее вопросы о
том, что с ним; но когда наконец она сама, робко улыбаясь,
спросила: «Уж не что ли нибудь не понравилось тебе с Весловским?» его прорвало, и он высказал всё;
то, что он высказывал, оскорбляло его и потому еще больше его раздражало.
― Ну, как же! Ну, князь Чеченский, известный. Ну, всё равно. Вот он всегда на бильярде играет. Он еще года три
тому назад не был в шлюпиках и храбрился. И сам других шлюпиками называл. Только приезжает он раз, а швейцар наш… ты знаешь, Василий? Ну, этот толстый. Он бонмотист большой. Вот и
спрашивает князь Чеченский у него: «ну что, Василий, кто да кто приехал? А шлюпики есть?» А он ему говорит: «вы третий». Да, брат, так-то!
Не позаботясь даже о
том, чтобы проводить от себя Бетси, забыв все свои решения, не
спрашивая, когда можно, где муж, Вронский тотчас же поехал к Карениным. Он вбежал на лестницу, никого и ничего не видя, и быстрым шагом, едва удерживаясь от бега, вошел в ее комнату. И не думая и не замечая
того, есть кто в комнате или нет, он обнял ее и стал покрывать поцелуями ее лицо, руки и шею.
— Я не нахожу, — уже серьезно возразил Свияжский, — я только вижу
то, что мы не умеем вести хозяйство и что, напротив,
то хозяйство, которое мы вели при крепостном праве, не
то что слишком высоко, а слишком низко. У нас нет ни машин, ни рабочего скота хорошего, ни управления настоящего, ни считать мы не умеем.
Спросите у хозяина, — он не знает, что ему выгодно, что невыгодно.
— Ну, а ты что делал? —
спросила она, глядя ему в глаза, что-то особенно подозрительно блестевшие. Но, чтобы не помешать ему всё рассказать, она скрыла свое внимание и с одобрительной улыбкой слушала его рассказ о
том, как он провел вечер.
— Ну, хорошо, хорошо. Погоди еще, и ты придешь к этому. Хорошо, как у тебя три тысячи десятин в Каразинском уезде, да такие мускулы, да свежесть, как у двенадцатилетней девочки, — а придешь и ты к нам. Да, так о
том, что ты
спрашивал: перемены нет, но жаль, что ты так давно не был.
— Когда? — сказал Левин краснея. — Завтра. Если вы меня
спрашиваете,
то, по моему, нынче благословить и завтра свадьба.
Когда Левин думал о
том, что он такое и для чего он живет, он не находил ответа и приходил в отчаянье; но когда он переставал
спрашивать себя об этом, он как будто знал и что он такое и для чего он живет, потому что твердо и определенно действовал и жил; даже в это последнее время он гораздо тверже и определеннее жил, чем прежде.
Ни у кого не
спрашивая о ней, неохотно и притворно-равнодушно отвечая на вопросы своих друзей о
том, как идет его книга, не
спрашивая даже у книгопродавцев, как покупается она, Сергей Иванович зорко, с напряженным вниманием следил за
тем первым впечатлением, какое произведет его книга в обществе и в литературе.
Мать отстранила его от себя, чтобы понять,
то ли он думает, что говорит, и в испуганном выражении его лица она прочла, что он не только говорил об отце, но как бы
спрашивал ее, как ему надо об отце думать.
— Ты не
то хотела
спросить? Ты хотела
спросить про ее имя? Правда? Это мучает Алексея. У ней нет имени.
То есть она Каренина, — сказала Анна, сощурив глаза так, что только видны были сошедшиеся ресницы. — Впрочем, — вдруг просветлев лицом, — об этом мы всё переговорим после. Пойдем, я тебе покажу ее. Elle est très gentille. [Она очень мила.] Она ползает уже.
Левин подошел, но, совершенно забыв, в чем дело, и смутившись, обратился к Сергею Ивановичу с вопросом: «куда класть?» Он
спросил тихо, в
то время как вблизи говорили, так что он надеялся, что его вопрос не услышат.
Когда она вошла в спальню, Вронский внимательно посмотрел на нее. Он искал следов
того разговора, который, он знал, она, так долго оставаясь в комнате Долли, должна была иметь с нею. Но в ее выражении, возбужденно-сдержанном и что-то скрывающем, он ничего не нашел, кроме хотя и привычной ему, но всё еще пленяющей его красоты, сознания ее и желания, чтоб она на него действовала. Он не хотел
спросить ее о
том, что они говорили, но надеялся, что она сама скажет что-нибудь. Но она сказала только...
Кити с гордостью смотрела на своего друга. Она восхищалась и ее искусством, и ее голосом, и ее лицом, но более всего восхищалась ее манерой,
тем, что Варенька, очевидно, ничего не думала о своем пении и была совершенно равнодушна к похвалам; она как будто
спрашивала только: нужно ли еще петь или довольно?
Только что оставив графиню Банину, с которою он протанцовал первый тур вальса, он, оглядывая свое хозяйство,
то есть пустившихся танцовать несколько пар, увидел входившую Кити и подбежал к ней
тою особенною, свойственною только дирижерам балов развязною иноходью и, поклонившись, даже не
спрашивая, желает ли она, занес руку, чтоб обнять ее тонкую талию.
Придя в комнату, Сережа, вместо
того чтобы сесть за уроки, рассказал учителю свое предположение о
том, что
то, что принесли, должно быть машина. — Как вы думаете? —
спросил он.
— Вы сами учите? —
спросил Левин, стараясь смотреть мимо выреза, но чувствуя, что, куда бы он ни смотрел в
ту сторону, он будет видеть вырез.
Теперь или никогда надо было объясниться; это чувствовал и Сергей Иванович. Всё, во взгляде, в румянце, в опущенных глазах Вареньки, показывало болезненное ожидание. Сергей Иванович видел это и жалел ее. Он чувствовал даже
то, что ничего не сказать теперь значило оскорбить ее. Он быстро в уме своем повторял себе все доводы в пользу своего решения. Он повторял себе и слова, которыми он хотел выразить свое предложение; но вместо этих слов, по какому-то неожиданно пришедшему ему соображению, он вдруг
спросил...
Она тоже не спала всю ночь и всё утро ждала его. Мать и отец были бесспорно согласны и счастливы ее счастьем. Она ждала его. Она первая хотела объявить ему свое и его счастье. Она готовилась одна встретить его, и радовалась этой мысли, и робела и стыдилась, и сама не знала, что она сделает. Она слышала его шаги и голос и ждала за дверью, пока уйдет mademoiselle Linon. Mademoiselle Linon ушла. Она, не думая, не
спрашивая себя, как и что, подошла к нему и сделала
то, что она сделала.
— Que la personne qui est arrivée la dernière, celle qui demande, qu’elle sorte! Qu’elle sorte! [Пусть
тот, кто пришел последним,
тот, кто
спрашивает, пусть он выйдет. Пусть выйдет!] — проговорил Француз, не открывая глаз.
Во время кадрили ничего значительного не было сказано, шел прерывистый разговор
то о Корсунских, муже и жене, которых он очень забавно описывал, как милых сорокалетних детей,
то о будущем общественном театре, и только один раз разговор затронул ее за живое, когда он
спросил о Левине, тут ли он, и прибавил, что он очень понравился ему.
Ей хотелось
спросить, где его барин. Ей хотелось вернуться назад и послать ему письмо, чтобы он приехал к ней, или самой ехать к нему. Но ни
того, ни другого, ни третьего нельзя было сделать: уже впереди слышались объявляющие о ее приезде звонки, и лакей княгини Тверской уже стал в полуоборот у отворенной двери, ожидая ее прохода во внутренние комнаты.
И, не
спросив у отворившего дверь артельщика, дома ли, Степан Аркадьич вошел в сени. Левин шел за ним, всё более и более сомневаясь в
том, хорошо или дурно он делает.
― Ты встретил его? ―
спросила она, когда они сели у стола под лампой. ― Вот тебе наказание за
то, что опоздал.
Несмотря на
то брызжущее весельем расположение духа, в котором он находился, Степан Аркадьич тотчас естественно перешел в
тот сочувствующий, поэтически-возбужденный тон, который подходил к ее настроению. Он
спросил ее о здоровье и как она провела утро.
Она взглянула на него серьезно, потом оперла нахмуренный лоб на руку и стала читать. Изредка она взглядывала на него,
спрашивая у него взглядом: «
то ли это, что я думаю?».
— Извините меня, доктор, но это право ни к чему не поведет. Вы у меня по три раза
то же самое
спрашиваете.
— Я
спрашивала доктора: он сказал, что он не может жить больше трех дней. Но разве они могут знать? Я всё-таки очень рада, что уговорила его, — сказала она, косясь на мужа из-за волос. — Всё может быть, — прибавила она с
тем особенным, несколько хитрым выражением, которое на ее лице всегда бывало, когда она говорила о религии.
Муж
спросил: позволит ли она курить, очевидно не для
того, чтобы курить, но чтобы заговорить с нею.
Но ему говорили, что все умрут; он
спрашивал даже людей, которым верил, и
те подтверждали это; няня тоже говорила, хотя и неохотно.
Где он?» Он пошел к жене и, насупившись, не глядя на нее,
спросил у старшей девочки, где
та бумага, которую он дал им.
― Ты вот и не знаешь этого названия. Это наш клубный термин. Знаешь, как яйца катают, так когда много катают,
то сделается шлюпик. Так и наш брат: ездишь-ездишь в клуб и сделаешься шлюпиком. Да, вот ты смеешься, а наш брат уже смотрит, когда сам в шлюпики попадет. Ты знаешь князя Чеченского? —
спросил князь, и Левин видел по лицу, что он собирается рассказать что-то смешное.